Предупреждение: Я строго отрицательно отношусь к выдуманным персонажам, но в данном произвдении это оказалось жизненно необходимо. Прочтите главы, не пожалеете.

Сюжет: 1917 год. Эдвард знакомится с необычной леди на одном мероприятии, которые сейчас принято называть вечеринками. Он влюбляется в неё, и они наслаждаются друг другом, пока не приходит Беда. Эдвард подхватывает испанский грипп и "знакомится" с Карлайлом...

***

~Портрет Убийцы~

Глава 1. Знакомство.

- Анна. 
Я запустил пальцы в её нежные мягкие локоны, она улыбнулась мне. В её глазах было солнце, оно ослепляло меня, согревало своим теплом и гипнотизировало. Лёгкие всплески на поверхности воды и у берега реки напоминали нам о том, что вокруг по-прежнему реальный мир, о котором мы снова по неосторожности позабыли. Птицы тихо щебетали на тонких ветках деревьев, а солнечные лучи так и выманивали за собой из под тенистой ивы, но нам было всё равно. Перезвон цикад, всплеск воды, шелест листьев и наше тихое дыхание – всё создавало музыку нашей любви, музыку, с которой всё и началось… 
Тонкие белые пальцы мягко коснулись клавиш фортепиано, и я тут же узнал жест профессионала. Держась в стороне, я внимательно наблюдал, как юная особа с грацией кошки опустилась на стул перед музыкальным инструментом. Прямая осанка, аристократические черты, томный взгляд и бесконечная печаль в глазах – эта дама определённо привлекла мой интерес, и оставшееся время я уже не слышал возбуждённого шепота своего товарища о том, как эта леди прекрасна – я сам прекрасно это видел и понимал, что моё восхищение ею растёт с мгновеньями, пока её пальцы касаются клавиш, как из волшебного сундука, выпуская дивную мелодию фортепиано. Звук разливался по помещению, заполняя собой всё вокруг, касаясь потаённых уголков моего сознания… Я никогда не подумал бы, что способен так неотвратимо и мгновенно влюбиться. 
Жаркие аплодисменты тех немногих, что были в комнате, вернули меня в реальность. Голос Джеффри обрёл звучание, и только теперь я мог понять, что так неистово он хотел мне пояснить: 
- Анна Милфорд. Дочь Ричарда Милфрда. В этих кругах появилась недавно, зато сразу стала пользоваться популярностью. Очень своеобразная натура. 
- Странно, я её раньше не замечал здесь… - проговорил я, даже не глядя на Джеффри. 
- Мейсон. Ты, конечно, не обижайся, но твоя целомудренность и способность целыми днями не выходить из дома, меня просто поражает. 
- Просто ещё время не пришло… Поверь, мой друг, придёт время… 
Анна, как фарфоровая статуэтка, молча стояла у высокого торшера. Желающие получить хоть частичку её внимания, на минуту оставили её, и я не мог не воспользоваться этой возможностью. Любая новая особа здесь всегда получала массу внимания, а если она ещё и была талантлива – это внимание не угасало и с первыми лучами солнца. Анна сонно смотрела на большую картину на стене. Она явно не вызывала в девушке интереса. 
- Здравствуйте, Анна, моё почтение, - и я вежливо чуть поклонился. Я не решился пока поцеловать её руку, но это желание уже сейчас переполняло меня. Её кожа… Жемчужное сияние, чуть скрытое светлой тканью длинного платья, густые волосы, аккуратно собранные и наверняка нежнее шёлка… 
- Здравствуйте, - улыбнулась она. 
- Меня зовут Эдвард Мейсон. Должен признаться, как и многие в этом зале, я не стал исключением и был очарован вашей игрой. Вы, похоже, профессионал, - я пропитал свою улыбку всем очарованием, что смог найти в своей скромной натуре. 
- Благодарю, но это не основное занятие. Моё главное увлечение – живопись. 
Я покорён. 
- Например, вы знаете, что изображено на этой картине? – вдруг спросила она, делая глоток вина из своего бокала. Я не ожидал вопроса и ответил первое, что пришло на ум – вернее – первое, что увидел на картине. Должен признаться, что никогда особо не обращал внимания на картины на стенах комнат лишь потому, что они редко оказывались стоящими. Не то, чтобы я претендовал на звание критика и давал себе право судить об истинной ценности картин, но я действительно не видел ничего стоящего долгое время. До сегодняшнего момента. И это была не картина. 
- Пейзаж. 
- Вот именно. Просто пейзаж. Безликий и пустой. Я не вижу даже пейзажа, мистер Мейсон. 
Её смелость шокировала меня. Моя натура, склонная к самоуничижению, тут же предположила, а не намекает ли Анна, что я для неё пуст, как банальный пейзаж на картине? Нет, не может этого быть. Женщины не осмеливаются говорить так. К тому же глаза никогда не лгут, и её прекрасные светлые глаза говорят об обратном – она заинтересована мной, она ждёт ответа на свою реплику. И всё-таки, как же удивительна эта девушка, как красит её смелость, какая ещё сила кроется в хрупком теле… Я чувствовал в ней неземную уверенность, столь редкую для дам моего времени. Она, как пришелец с другой планеты, как явление иного измерения, прекрасный и таинственный, другой и такой…правильный. 
- Мне кажется, вы пишете удивительные картины… 
- Хотите взглянуть? 
Мы лежали на тонком покрывале под развесистой ивой, склонившей ветви до самой воды, и не сводили друг с друга глаз. Анна выводила на моей горячей щеке причудливые узоры, а я поверить не мог, что так юн, а уже влюблён на всю жизнь. Хрупкая девушка передо мной захватила в плен моё сердце, окутала чарами моё сознание. Я одержим и счастлив. Анна приложила пальчик к моим губам, когда я, осмелевший и безумный, потянулся бесстыдно украсть у неё поцелуй. Анна томно подобрала юбки, взяла мою руку и положила себе на бедро, ожидая моей реакции. Я покраснел. Она удивительная…

Глава 2. Любовь.

В те времена, когда мне довелось иметь отношения с Анной, женщины ценились тихие, как мышки. Они не смели проронить ни слова критики, занимались чтением, тратили время за чаем и дамскими беседами. Что же со мною не так, раз я так покорён сиим исключением из всех правил – Анной… Осуждаемая за спиной, порицаемая старшими и младшими за своё дерзкое увлечение живописью, она влекла меня за собой в глубины своего странного мира. 
- Существовали ли женщины ранее, подобные тебе?... – на одном дыхании проговорил я, нежно обнимая её за талию. 
- Я знаю точно, что будут… - ответила она, прижимаясь ко мне животом, не способная обнять руками, испачканными в краске. Её губы робко потянулись к моим, кисть выпала из рук, когда я с животной страстью припал к её нежному рту. Порция краски плюхнулась на пол, сорвавшись с ворсинок кисти. Тонкие пальцы заскользили по моему полуобнажённому телу, по плечам, рукам, груди, животу… Из сада в её скромную мастерскую, которую она постоянно запирала на замок от любопытного отца, попадали лучи послеполуденного солнца. И я, как вор, забравшийся в её покои через окно, снова нарушал все правила, соблазнённый блаженством, которое она способна подарить. Анна попятилась чуть назад, за её спиной громко чиркнул по полу стул, пока я настойчиво вёл её снова к постели, не прерывая нашего поцелуя. Я ловко завёл руку ей за голову и распустил густые золотистые локоны, они тут же рассыпались по жемчужным плечам, и я припал губами к её горлу, вдыхая аромат её кожи. Кажется, всего час назад она томно одевалась, лишь дрожь в пальцах выдавала медленно гаснущее возбуждение, и вот теперь – я снова раздеваю её. Горячими от страсти, кипящей во мне, пальцами я полностью обнажил её плечи, спустил платье ей почти до талии, а подол её летнего тонкого платья потянул вверх, обнажив её округлые бёдра. Я либо овладею ею так, либо попросту разорву в клочья её одежду. 
- Безумец! - засмеялась Анна, запрокидывая голову. – Ты… весь горишь…, - с восхищением проговорила она, когда я коснулся своим телом её груди, зарывшись лицом в прекрасные локоны. 
Огненная палитра чувств овладела моим телом, пёстрая палитра красок замерцала перед моими плотно зажмуренными глазами. Её волосы разметались по подушке, как хаотичные мазки кисти на холсте. Полуприкрытые странные глаза внимательно изучали мои - дикие, едва только начавшие остывать от бурной страсти. 
- Ты… вдохновляешь меня, Эдвард… 

- Моё увлечение дорого мне обходится, Эдвард. И дело не в деньгах… Просто люди не понимают, как смеет женщина писать картины. Как смеет она поднять кисть и изобразить достопочтенного господина. Как смеет она вообще судить об искусстве, - Анна подняла на меня глаза. Я крепко сжимал её в свои объятиях, пока она лежала у меня на груди. – Мне хочется кричать о своих чувствах, но как ещё я могу их выразить в мире, где мне не принято кричать? 
- Ты словно из другого времени… И это поражает меня. Я обожаю тебя за это, - признался я. 
- Давай, - оживилась Анна. – Нам нужно закончить твой портрет. 
Я мог сидеть часами, просто глядя на неё. Я замирал, как каменное изваяние, не проронив ни слова, мог смотреть и смотреть, как она переносит мои черты на полотно. Каким она видит меня? Я могу не спрашивать. У меня будет возможность посмотреть, ведь картины без слов говорят об авторе всё. Если бы я только был достаточно хорошим ценителем картин… 

- Ты выжил из ума. Она же просто чудачка. К тому же ещё и дерзкая. Слыхал, как она выражается? Ну, где такое видано? – не унимался Джеффри. Вот уже месяц он не мог взять в толк, что я нашёл в этой особе. – Она цветок, спору нет, но…так не принято. – Я закашлялся. Да кто ему вообще давал право судить о ней, судить о том, как принято? Я не стал рассказывать другу о портрете, хотя очень хотел поделиться столь необычным опытом – мой портрет писали впервые. 
- Меня больше не интересуют аморфные девы. Она…, - я подбирал слова, - …как свежий бриз, ворвалась в мою жизнь. 
Джеффри, конечно же, мне завидовал. Он не испытывал недостатка женского внимания и никогда не пренебрегал возможностью порезвиться с любой из дам, проявивших к нему интерес. Анна, безусловно, вызывала в нём лишь физическую потребность обладать ею, чем я тоже, к сожалению, грешил. Но для меня она была диковинным существом, женщиной с иной планеты, прекрасной чужестранкой. Она – англичанка с американскими корнями, я – американец с английскими. Кто же мы больше? Мы единое целое. 
Я заметил, как побледнело лицо Джеффри, и тут же рядом со мной на стул медленно опустилась Анна. Она украдкой посмотрела на меня из-под полуопущенных густых ресниц, будто взглядом посылая мне воспоминания о том, что мы творили прошлой ночью. Вопреки шушукающимся завистникам, вопреки её вечно занятому отцу, вопреки всему миру 1910-ых годов… Анна сильно изменилась. Ещё вчера её волосы каскадом рассыпались, пока она выгибала спину, как кошка, теперь же на её голове красовалось аккуратное гофре по последней моде. Я на мгновение пожалел о её утраченных золотистых прядях, но, наверное, в мире не было ничего, что Анне бы не шло. 
- Очень красиво, - сказал я, улыбаясь. – Что тебе заказать? 
- Я бы выпила чаю… - ответила она, и я заметил, как округлились глаза Джеффри. Она удивила его. Он ожидал, что она выкинет что-нибудь из ряда вон, например, закажет ром. 
- Офиц.., - едва я поднял руку, чтобы подозвать официанта, моё дыхание перекрылось, словно чьи-то сильные руки сжали меня за горло, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я глубоко закашлялся, так сильно, что даже не почувствовал как нежная ладонь Анны легла мне на спину. Она и Джеффри в недоумении смотрели на меня, не зная, что делать. Я прижал ко рту платок, чувствуя, как последние позывы кашля проходят. Лёгкая улыбка облегчения заиграла на моих губах, хотя, признаться я испугался. Но меня ожидало настоящее потрясение. На платке, когда я убрал его от лица, оказалась кровь… Алая, как губы Анны. Моя кровь. 
- О, боже, только не это… - прошептала Анна в ужасе.

Глава 3. Болезнь.

Болезнь свалила меня с ног в считанные дни. Я не мог подняться, а Анну и друзей не позволял видеть карантин, куда меня заботливо поместил доктор Каллен. Через небольшое окно друзья смотрели на меня из коридора, и в их глазах я видел похоронную процессию. Я не раздражался и не испытывал к ним злости. В конце концов, эти несколько человек мне не такие уж и друзья, ведь даже Джеффри – тот, с кем я общался наиболее часто – считал меня не более, чем своим чудаковатым приятелем, таким, которых заводят, чтобы как-то компенсировать издержки своего характера. Некий контраст, уравновешивающий чаши весов. Всё честно. Я никогда не отличался особой общительностью, поэтому совершенно не был удивлён, что не имел друзей в избытке. Лихорадочно хватая воздух в очередном удушающем приступе кашля, я жалел о том, что моя жизнь прошла как-то незаметно. Я ничего особенного не добился, но лишь один луч солнца озарял мою темницу, лишь одно прекрасное воспоминание, на фоне которого другие блекли, цепкими пальцами вытаскивало меня из забытья… Вспоминая о ней, моё сердце сжималось, а к горлу подкатывал комок отчаяния. Впервые в жизни я как никогда хочу жить, но… умираю. 
Анна нежно прикоснулась к стеклу бархатными кончиками пальцев, и я почувствовал её прикосновение у себя на щеке. Лёгкие рвались на части от удушающей болезни, но образ моей возлюбленной захватывал дух, поэтому мне не требовалось дышать и вызывать в себе этим боль. Покрасневшие от безысходности глаза смотрели на моё умирающее обессиленное тело. Доктор Каллен настоял, чтобы она больше не появлялась, так как здесь не безопасно, и Анна, теребя ворот кофточки, в слезах кинулась прочь. Это был последний раз, когда я её видел. Позже Джеффри передал мне весть, что отец Анны узнал о моей страшной болезни и запретил дочери покидать дом, зная её упрямый нрав. Жизнь потеряла всякий смысл, и теперь моё сознание концентрировалось только на боли и слабости, овладевшими мной целиком. Любые попытки вспомнить лицо Анны и постараться задержаться на нём подольше, отвлечься, заканчивались катастрофической неудачей, и я снова погружался в царство боли и отчаяния. 
Я чувствовал, как по одну сторону от меня стоял доктор Каллен, встревоженный и серьёзный, с неизменным сомнением в золотистых глазах, а по другую – Смерть, выжидающая, опечаленная, костлявой рукой уже сжимающая моё запястье, чтобы в любой момент потащить в бездны неизведанного мною мира. Я ещё не раз с тоской вспомню опечаленный образ и не раз в душе поблагодарю золотистые глаза, цвет которых я видел впервые. Доктор Карлайл Каллен присел рядом со мной, и я впервые рассмотрел близко его прекрасное лицо. Ровное и гладкое, словно вытесанного из мрамора. .сумеречный свет отбрасывал бледные блики на его скулах, носу и подбородке, а я поверить не мог, что существуют такие красивые люди. В его взгляде было столько боли, столько вопросов, скорее, к самому себе, что я утонул в них, как под гипнозом рассматривая последнее, что даёт мне жизнь. Моё спасение. Моё проклятье на всю оставшуюся вечность. Он долго рассматривал моё лицо, что-то тщательно обдумывая, мучительно сомневаясь и опасаясь. 
- Я.. не хочу умирать, - едва слышно простонал я. Доктор Каллен медленно наклонился ко мне, обдав мою пылающую кожу волной холода. У меня не было сил изумиться этому. Он наклонился к самому уху и тихо сказал: 
- Ты никогда не умрёшь, Эдвард. Прости меня… 
Резкая боль от игл, вонзившихся в шею, на секунду парализовала меня. Я даже подумал, что это и не боль вовсе. То, что произошло, так меня шокировало, потому что я никак не мог этого ожидать. Доктор Каллен крепко схватил меня за шею – это я ощутил, когда инстинктивно попытался отстраниться. Стальной рукой он придавил меня к кровати. И тут настало время настоящей боли. Боли, с которой не сравнится ничто на этом свете по жестокости. Я раскрыл веки, безумно впиваясь мутными глазами в пространство перед собой, ничего не видя, кроме вспышек. Острая боль ударила в позвоночник, и я прогнул спину дугой, стремясь ввысь, в сторону, назад, но только не оставаться здесь. Моя страшная болезнь больше не казалась мне чем-то ужасным, я вспоминал о ней в эти короткие секунды раздирающей меня боли с надеждой, что она вернётся, избавит меня от этого ужасного нового чувства! Теперь всё во мне рвалось на куски, голова кружилась, а сердце было готово выскочить из груди и взорваться. Я корчился на постели в дикой агонии и лишь в просветах искр перед глазами видел доктора Каллена, в ужасе смотрящего на меня, прижимая руку ко рту. Что он сделал со мной?... Неужели не было более простого способа закончить мои страдания? 
- УБЕЙТЕ МЕНЯ!!!! – взревел я, как дикий зверь, сам не узнавая своего голоса. Я сжал кулаками края простыни с частью той новой силы, то сейчас селилась во мне, и треск разрываемой ткани раздался в унисон моему хрипу и стонам. Кровь кипела и бурлила, леденела и застывала, каждая кость, каждая мышца моего тела, казалось, переворачивается и занимает новое место. Я уже не чувствовал себя чем-то целым, я не чувствовал своего тела. Я умираю? Я рождаюсь… 
Доктор внимательно смотрел на меня, его глаза я не забуду никогда. Я буду видеть их часто, но такие эмоции я видел в них первый и единственный раз. В ночь своего превращения… я был уверен, что он плачет, но не видел его слёз. Карлайл Каллен лишь молча смотрел на результат содеянного, на моё мёртвое, но теперь такое сильное тело. 

Как младенец, познавая мир, я с азов постигал законы своего нового мира, особенности своего нового тела, своей невиданной силы и….. жажды. Меня и Карлайла больше никто никогда не видел, он отвёз меня далеко на север в ту же ночь. Зная о моих отношениях с девушкой при жизни, он попросту не мог позволить мне, неконтролируемому юнцу, столкнуться с человеком. Так, вечно одержимый жгучей жаждой, я всё-таки хватил в себе надежду о встрече с Анной. Шли месяцы, я был под строгим контролем моего отца и наставника, и он ни единого слова не желал слышать о встрече с Анной, поэтому я прекратил попытки уговорить его позволить мне это удовольствие. Должен признаться, Карлайл ко всему относился с пониманием, он никогда не ставил мне табу и запретов, а, если такие и были, то он тщательно пояснял их причину, убеждая меня, что это для моего же блага. И для блага нашего существования как вида. 
Я был активнее и бодрее, сильнее и выносливее, но моё сознание заполняли теперь не сплошь благородные мысли о будущем и людях, а всепоглощающая, мучительная, сводящая с ума жажда. Карлайл заверил меня, что это пройдёт и уступит здравому рассудку. Он всегда ставил в пример себя, доказывая мне, что можно добиться нормального существования в обществе людей без опасности разоблачения и соблазна чужой крови. А я всё не мог поверить, как он добился того, что работал врачом, ежедневно сталкивая с ранами, порезами, и … кровью. Это слово саднило у меня в груди, застревало и выжигало клеймо одержимости на моей омертвевшей душе.